Наш толстый Ванька, Предупреждаю: очень много букв! Рейтинг Опции

[Мурзик]

Предыстория.
С моим мужем мы были знакомы давно, он на два года младше меня. И мы просто были хорошими знакомыми. Когда-то, в юности. Мы вместе тусовались, - тогда, в девяностых, были неформалы – помните? Вот мы были такими. Рок-музыка, неприятие действительности, любовь ко всему сущему и желание изменить мир. Это всё у нас было. Потом у меня не сложилось с моим первым мужем.
Со Славой мы вновь встретились случайно, я была замужем, и у нас с первым мужем уже родился ребёнок. Никто встречу не планировал, просто нашлись какие-то случайные знакомые. Слава как раз вернулся из армии. У меня всё было плохо, а тут - он нашёлся. Как в кино. Мы полюбили друг друга. Мы очень боролись за право быть вместе. Против нас были все – друзья, родственники, родители. А мы чувствовали, что вместе мы – одно целое. Знаете, когда лежишь вдвоём на кровати, и вдруг сразу не можешь сообразить, где чья нога? Где – твоя, а где – его? Даже тактильные ощущения обманывают. Вот есть четыре ноги на кровати. И все эти четыре ноги – твои. Нету лишней, нету чужой. Всё – твоё родное. Вот так было у нас.
Слава сам предложил усыновить Стаса. Я даже не намекала. Ему было 23 года, но он вбил себе в голову, что ребёнка надо усыновить. Я вот сейчас думаю: двадцать три! У меня тогда ещё мозгов толком не было, посмотреть сейчас на парней в возрасте 23 года – это же дети совсем. Какие мысли, какие решения? А вот случилось. И он сам ходил на суд, и водил Стаса в садик, и разговаривал, и играл с ним. Я не настаивала, не заставляла. Я просто наблюдала за этим с огромным изумлением. Мне не верилось, что мне досталось вот такое чудо. Была свадьба, потом – беременность. Слава носил меня на руках, он так хотел ребёнка!
Вот знаете, лично я чужих детей в молодости не любила. Правда. Мне мешали дети, я боялась на них наступить, мне они кричали в уши, и вообще я предпочитала обходиться без них. Слава - не такой. Он любит всех детей. Детей случайных знакомых, например. Как по мне, такие дети могут только раздражать. Обычно они отвлекают от шашлыка и мешают дружескому общению взрослых. Славе они нравились. Он с ними разговаривал! Он с ними играл, ему было с ними интересно. Все дети наших знакомых истерически обожают Славу. Честное слово! Это что-то. Я такого не понимала, искренне гордилась. Он изначально очень любил детей.
Сразу сказал: будем рожать вместе. Ага. Сперва идея выглядит отлично. Чем ближе к родам, тем больше мыслей. Какая я буду? Что он подумает? Ну, вы знаете. Мы все думаем об одном и том же. А знаете, как он на самом деле помогал? И шутил, и веселил, и в родовой лежу уже на этом кресле, а прямо мне в морду – на тебе: родное лицо: держись, давай, всё хорошо, ещё немножко, тужься уже! Мне иногда кажется, что мой муж – он идеальный. Что он ВОТ ТАКОЙ (руки перед компьютером раскидываю, как рыбак: во-о-от такой у меня муж!), расчудесный, и я его недостойна ни в коей мере. Ну, вот просто так мне в жизни повезло. Случается ведь сказка иногда, правда?
Родился у нас Никитка. Первенец. Хорошенький – все говорили, что он просто как с картинки был. Как мы радовались – я не могу передать. Мы какие-то шальные ходили. Мы – вместе! И у нас есть Никитка! И мы счастливые, как не знаю что!
А потом однажды ночью Слава был на смене. Я была одна. И я проснулась с мёртвым ребёнком. Я не знаю, как об этом писать. Знаю, что должна, но не знаю – как. Помню, что перевернула его ножками вниз и трясла. Это – помню. Помню, как потом я бежала на станцию скорой помощи, она у нас – рядом, в соседнем дворе. Помню, как забежала туда, как кричала. Пустой коридор, я его никогда не забуду, и я кричу. Помню, как выскочили врачи и оставили меня в коридоре. И хоть об стенку головой. Я всё помню. И как я звонила Славе и говорила: прямо сейчас приезжай на скорую. Просто приезжай. Сейчас же. Я всё объясню.
Что объясню? Что скажу? Я с ума сходила. Может, всё из-за того, что мы вместе спали? Это я его задушила? Во сне? Как я это узнаю? Вы мне скажите: как я узнаю правду? Я ведь просто спала. Я проснулась и увидела.
Когда я сидела в коридоре, в станции скорой помощи, я спросила у врача: «Это я его задушила? Я убила своего ребёнка?». Она закрыла мне рот своей ладонью и сказала: «Никогда не смей так говорить!».
Потом патологоанатом сказал, что это был синдром внезапной детской смерти. Мы перерыли Интернет, много чего нашли и решили, что нам просто очень сильно не повезло. Вот такая идиотская, скотская, безумная лотерея. Вот так нам не повезло.
Потом я долго боялась рожать. Мы, может быть, редко об этом говорили, но мы оба боялись рожать. Сами понимаете. Прошло почти пять лет.

[Мурзик]

Ванька.

Хотите, скажу, как мы ждали нашего Ваньку? Мой любимый муж постоянно нудил: «Ну когда мы будем рожать? Ну когда-а-а?». Фиг тебе. Извините, у меня – работа. Я даже не хожу в отпуск. У меня очень много дел. Надо – сам рожай. Ну да Ванька – он такой: если решил родиться – его фиг остановишь. Захотел ребёнок – и опа! Я уже беременная.
Беременность я всегда переношу хорошо. Ни тебе токсикоза, ни тебе угрозы – даже закосить от домашней работы не получится. Короче, не беременность – а наказание. Я благополучно ходила на работу. У нас тогда в стране были выборы, так что работала я очень много. Ходила с пузом на важные пресс-конференции, разрабатывала разные стратегии для депутатов, тоннами писала рекламные ролики, - короче, принимала прямое и неприкрытое участие в предвыборном вранье. Ванька сидел у меня внутри и тоже, наверное, врал.
Раньше я приезжала в роддом на скорой помощи. Роды у меня быстрые, стремительные, лежать в больнице я не люблю, так что приехать с мигалкой – это для меня в самый раз. Но вот Ваньку решено было рожать планово. Договорились с врачом на пятницу, на 8 утра. И правильно! – думала я. Надоело ходить на работу с тапочками и мед. картой. А ну как на какой-нибудь важной встрече у меня воды отойдут? Некрасиво получится. Накануне пятницы у нас в соседнем городе произошёл очередной местный политический переворот. Я почти до полуночи работала, мы выпускали в эфир экстренные новости, и я чуть ли не на коленях умоляла родной коллектив отпустить меня на революцию, ибо, где же ещё может быть место настоящего новостийщика? Меня на революцию не отпустили, и строго-настрого велели рожать.
Ну, поехали мы утром с мужем в роддом и родили Ваньку. Из роддома выписались как положено: «здоров; кожа чистая, розовая». Ну, вы знаете этот прикол. Из роддома выписывают только розовых детей. Откуда потом появляются синенькие и жёлтенькие – загадка. К нам сразу зачастили местные светила от детской поликлиники: наверное, после того, как мы похоронили малыша, мы у них стояли в какой-то группе риска. Все поздравляли нас с отличным здоровым малышом, только удивлялись, что он как-то странно дышит. Мы, как дураки, верили, только продолжали ночью спать по очереди: один спит – второй смотрит, как Ванька дышит. Ел он очень мало, спал беспокойно, вес не набирал. Городской ревматолог, посмотрев на Ваньку, сказала: «Отстаньте от него, здоровый ребёнок!». Ну и ладно. Может, мы параноики. В конце концов, есть от чего.
Но мы к Ваньке всё время присматривались. Мы боялись, как не знаю кто. Носили его ко всем врачам: пожалуйста, посмотрите, как вам наш ребёнок? А вот вы ещё гляньте, а? Он дышит не так. И вы – вы, как вам его вес? Мы не спали, мы вбили себе в голову, что Ванька может умереть во сне, и чётко соблюдали график. Ночью всегда кто-то из нас караулил. Дышит – уже хорошо!
Вот удивительно: мы – беспокоились, мы опасались. И к нам было повышенное внимание от поликлиники. Как это всё могло получиться? Я не знаю.
В полтора месяца приношу я Ваньку на очередное взвешивание. Участковая посмотрела-посмотрела, и говорит: а давай ты, Лена, завтра поедешь в поликлинику, к заведующей. Пусть она ребёнка посмотрит. Ладно. Мне не жалко. Ребёнок, хоть и тощенький, но красивый. Пусть полюбуется. И поехали мы в поликлинику. В последний момент я мужа попросила поехать со мной. Зачем - ума не приложу. Мы ведь ехали на обычный плановый осмотр. Вот как почувствовала что-то.
Приехали мы в поликлинику. Пока ждали заведующую – Ваньку посмотрела другая заведующая. Сказала, что отличный ребёнок и попрощалась с нами. Потом прискакала ревматолог. Ей Ванька тоже очень понравился. Приходит заведующая. Только глянула на Ваньку, да как заорёт мне в лицо: «Вы что – с ума сошли?! У вас же ребёнок – тяжёлый!». У меня сердце как будто провалилось. Как это «тяжёлый»? Его тут целый батальон смотрел, какой он тяжёлый? Мы же вчера на плановом взвешивании были. Как это мы с ума сошли?
Срочно – на рентген, оттуда – в больницу. Папе – список лекарств, диагноза ещё нет. Папа приносит лекарства. Появился диагноз: пневмония, воспаление лёгких. Уберите эти лекарства, они не нужны, вот новый список. Я – как во сне, несу Ваньку в палату. Сижу и ничего не понимаю. Лето, на дворе – 11 июля, какая пневмония, как это может быть? Заходит нянечка, тяжело бухает ведром, пахнет хлорамином. Она начинает объяснять: это будешь мыть этой тряпкой, пол – вот этой, приду-проверю. Я просто сижу.
Приезжает Лена, моя подруга и заодно директор, привозит какие-то деньги. Врачи денег не берут, мы умоляем их сделать всё, что в их силах. Заходит доктор. Очень красивая молодая женщина. Улыбается. Да-да, будем лечить. А что вы хотите? Тяжёлый случай, я видела рентген, всё плохо… Ваньку кладут под капельницу, меня учат давать ему молочко через зонд, его постоянно рвёт. В него всё время что-то вливают, капают, колют, я не успеваю читать надписи на ампулах. К вечеру за Ванькой приходит медсестра: на кислород. Решаю сбегать в туалет – впервые за день. Когда иду назад, вижу, как кто-то метнулся из моей палаты. Медсестра. Залетаю в палату. Ванька лежит на кровати выгнутый как лук. Голова – назад, глаза закрыты, натянутый, как струна. И этот звук: «кех-кех-кех»… Они мне вернули ребёнка в судорогах. Начинаю орать. Наконец-то доктор. Улыбается: «А что вы хотели? Это просто судороги!». Мне начинает казаться, что я схожу с ума. Что-то укололи, Ваня начинает на меня реагировать.
Ночь. Слышу мужской крик в коридоре. Что он тут делает – ночью, на втором этаже, в детском отделении? Подкрадываюсь к двери. Слышу, как мужчина кричит на медсестру: «Верните мне внучку! Что вы с нами сделали? Внучку мне верните!». Сестра что-то бубнит. Закрываю плотнее дверь. Я в ужасе.
Утром звонит муж. Он узнавал, у многих детей бывает пневмония, это лечится, всё будет хорошо. Он быстро съездит на работу, и через час приедет к нам. Ване снова что-то капают. Его снова тошнит, он слабеет на глазах. Меня всё время расспрашивают, почему у нас умер ребёнок. Меня это бесит: при чём здесь это? У Никиты был синдром внезапной детской смерти, так сказал патологоанатом. От вопросов о Никите я совсем теряю голову. Ваня умрёт? Он тоже - умрёт? Мне ничего не говорят, только красивая доктор продолжает улыбаться.
Я ношу Ваню на руках, столбиком. Его голова – у меня на плече. Отнимаю от плеча, вижу его лицо, и меня начинает трясти: те места, которыми он прижимался ко мне, носик и подбородок, - на них остановилось кровообращение. Там пятна, на личике. Он весь белый, и эти два коричнево-красных пятнышка. Я снова начинаю орать. Это действует. Ему снова что-то капают, я звоню мужу, и говорю, что надо что-то делать. Лена звонит знакомому доктору, после чего тоже впадает в панику. Доктор говорит, что если ребёнок останется в нашей больнице, он умрёт. Его надо в Симферополь, причём – прямо сейчас, если ещё не поздно. Через голову врачей вызываем реанимобиль. Ему ехать до нас часов шесть, он – один в Крыму, специальный детский, может, придётся ждать дольше. Через какое-то время, видимо, Симферополь позвонил в Керчь. К Славе подошла красивая доктор и спросила, есть ли у нас родственники в облздраве. Слава ответил, что – нет.

[Мурзик]

Наконец-то зашевелились! Нас перевозят во взрослую реанимацию. Мы едем на скорой. В реанимации вновь – вопросы. Когда родился, что случилось (да не знаю я! Умирает!), и отчего умер прошлый ребёнок. Народ в очереди с любопытством на меня поглядывает. Потом – мучительное ожидание под дверьми реанимации. У меня грудь распирает от молока, я не могу сцедиться, вдруг я отойду – и выйдет врач? Лена меня успокаивает, как может. Откуда-то появляется моя тётя. У Славы лицо каменное. Меня поддерживают, но я уже впала в прострацию. Ну не может человек испытывать такие сильные эмоции вторые сутки подряд! Ждём. Меня зовут. Захожу в реанимацию, краем глаза вижу большую палату, восемь (кажется) кроватей. Сегодня там людно: утром произошла авария с маршрутным такси, пострадало много людей. Среди них – Ванька. Такой крохотный на большой взрослой кровати. Доктор приглашает меня в кабинет, долго мнётся. Глотаю ком в горле, хриплю: «Он умрёт?». Доктор облегчённо вздыхает. Нет, сейчас не умрёт. Мы стабилизировали ваше состояние, но у вас – порок сердца, вам надо советоваться с хорошим специалистам. Смотрю на доктора, как на господне чудо. Да что мне порок? Подумаешь, сердце! Главное – он сейчас не умрёт! Прямо сейчас он не умрёт! Вот пишу, вспоминаю тот день и думаю: это как же сильно надо было меня напугать, чтобы порок сердца показался мне такой замечательной новостью? Но я тогда плохо соображала, правда.
Выхожу в коридор. Передаю новости своим, и тут получаю, прямо в лицо: наша красивая врач отменила вызов реанимобиля. Они не приедут, нам придётся вернуться в больницу, они ещё нас не долечили. Меня начинает колотить: я точно знаю, что если нас там ещё немножечко полечат, Ваню уже не спасти. Мы вновь вызываем реанимобиль. Обещают приехать, но – вечером, сейчас они в Ялте. Нас на скорой везут обратно в больницу. Меня трясет, я боюсь даже заносить ребёнка в эти стены. Нам дают другую палату – без постельного белья. Три часа дня. Тётя побежала собирать мне сумку. Мы сидим со Славой на голых матрацах и молчим. Ваня на руках. Нет сил разговаривать. Красивая врач к нам не заходит. К нам больше вообще никто не заходит. Реанимобиль приезжает в восемь. Симферопольская бригада ищет Ванькину выписку. Её нет. Врача нет. Медсестры нет. В корпусе – только одна нянечка. Симферопольская бригада привычно ругает Керчь, звонит домой красивой докторше. Та приезжает на такси, швыряет им выписку и уезжает. А мы едем в Симферополь.
Приезжаем глубокой ночью, нас кладут в палату. Наконец-то, нас будут спасать. Доктор Ивановский, Сергей Владимирович, моя большая любовь, носился с нами, как с тухлым яйцом. Через неделю я уже отошла от шока, стала шутить с персоналом, подружилась с другими девочками. Слава нарыл в Интернете всё про наш диагноз – нам ставили частичный аномальный дренаж лёгочных вен, и сказал, что это дело отлично оперируется. Ещё он сказал: Лена, как хорошо, что у нас частичный, а не тотальный дренаж! С тотальным вообще не живут. Я втайне продолжала надеяться, что операция нам не понадобится. Ну ведь бывают в жизни чудеса! Ванька ел через зонд, был серого цвета, и я абсолютно не представляла, насколько всё плохо. Это я понимаю уже сейчас.
Настал день узнать окончательный диагноз. Вышел из отпуска доктор Лебедь – замечательный диагност с чудо-допплером. Мне Ивановский про этот допплер все уши прожужжал. Перед тем, как отправить нас к Лебедю, Сергей Владимирович обратился ко мне с напутствием. Он сказал, что верит в меня, что я женщина сильная, и что рыдать и плакать у Лебедя я себе не позволю. Ещё он сказал, что предварительный диагноз нам известен, мы с ним уже свыклись, можно сказать, подружились, так что если вдруг на диагностике у нас обнаружится что-то новое, - ну так что? Всё равно мы знаем, что нам надо на операцию, мы люди умные, и с этим уже смирились. Я послушно кивала: да, мы умные. Да, рыдать не будем.
Лебедь оказался молодым и симпатичным, он мне сразу понравился. Он смотрел Ваньку своим допплером и попутно рассказывал своей помощнице, что он там увидел. Сижу и слышу: тотальный аномальный дренаж лёгочных вен. У меня сердце – к горлу, потом – вниз. Поворачиваюсь к доктору и говорю: доктор, как тотальный? Нам же частичный обещали! Сама понимаю, что несу полную чушь, и ничего не могу поделать. Лебедь говорит, что дренаж у нас, всё-таки, тотальный. Я ему говорю: но ведь с тотальным не живут? Он пытается обратить моё внимание на абсолютно живого Ваньку, у которого, всё-таки тотальный. Выхожу в коридор. Тотальный Ванька смотрит на меня, я его в сумке носила, такое плоское корыто, будто пирожница с лотком. Чувствую, что сейчас я буду плакать. Нет, не плакать, я буду реветь, буду выть, я прямо здесь сейчас сойду с ума. Звоню Славе: говори со мной! О чём? Да какая разница, говори что угодно, я не должна плакать. Нет, не спрашивай, потом.
Киев ждал нас восьмого августа. Ваньку стабилизировали, и мы стали проситься домой. Сергей Владимирович меня абсолютно не понимал: мы – под присмотром специалистов, в Керчи аэропорт практически не работает, лететь всё равно будем из Симфера, на улице – жара, стоит ли испытывать судьбу, и вообще ехать до Керчи - шесть часов… Ну не могла же я ему сказать открытым текстом, что я хочу, чтобы Ваня напоследок побыл со Славой? Ведь никто не знал, как оно обернётся. И вообще, мне почему-то казалось жизненно важным, чтобы в Киев Ваня уехал именно из дома. Я ухватилась за эту мысль, и уже ни о чём не могла думать. Нас выписали уже без зонда, с кучей лекарств и хорошими напутствиями. Сергей Владимирович пригласил нас после операции в отделение – он знал, что в керченскую больницу я ребёнка не понесу. Он не обязан был этого делать, и я это хорошо понимала. Я приняла его предложение с благодарностью.

[Мурзик]

Поездка в Керчь была полным идиотизмом, это я поняла уже потом. Дорогу Ванюша перенёс прекрасно: нам один хороший человек, руководитель порта, выделил для поездки свою машину с кондиционером и добрым водителем. На следующий день мы поехали в церковь и окрестили Ваньку. Старенький священник посмотрел на него, и сказал: «Всё будет хорошо!». Ещё выяснилось, что керченский аэропорт, всё-таки, немножечко работает: раз в неделю для дозаправки на нём приземляется рейс «Киев-Кутаиси». Слава поскакал, и взял два билета на воскресенье. В этот же день мы сделали ещё одну вещь: мы поехали на набережную, и я окунулась в море. Это почему-то тоже крепко сидело у меня в голове: мне надо было обязательно перед Киевом окунуться в море. Почему – не знаю, даже не спрашивайте. В том году я в море ещё не купалась – сначала роды, потом – больницы. Ну, просто я чётко знала, что надо. И мы поехали поздно вечером, я окунулась, и мы приехали домой. Как будто где-то галочку поставила: этот пункт выполнила.
Билеты на руках, направление на операцию, деньги… Нам никто не говорил, сколько на самом деле нам понадобится денег. Операция на сердце! Да сейчас аппендицит вырезать - дорогое удовольствие. Родственники собирали всё, что могли. Обещали, если не хватит, прислать ещё.
Неприятности начались на следующий день. Ваня перестал есть. Его постоянно рвало, он всё время потел. Я стала звонить в Симферополь, - мне сказали, что лететь нельзя, что мы можем ребёнка не довезти. Что делать? Возвращаться назад? И вновь месяц стабилизироваться? Нам с мужем казалось, что только операция сможет помочь, какая к чёрту стабилизация? И дорога. Я уже не была уверена, что Ваня перенесёт шесть часов до Симферополя. Он же от обезвоживания умрёт! Позвонили знакомым врачам – не нашлось ни одного храброго, чтобы поставить Ваньке зонд через носик. Сама я этого делать так и не научилась. Ночь была кошмарная. Мы всё думали и думали, и, в конце концов, Слава сказал: «Мы – родители, это наша ответственность, и наш тяжёлый выбор. Летим в Киев». И утром мы поехали в аэропорт.
Думаете, мы улетели? Ха! Держитесь крепче: в этот день посадку в Керчи отменили! Мы стоим в холле аэропорта, на руках у нас – Ванька, перед нами – диспетчер. Какие-то сложности, чего-то там, бу-бу-бу. Керчь задержала вылет туда, поэтому обратно летят из Кутаиси сразу в Киев, садиться здесь не будут, следующий рейс – через неделю. Билеты можно сдать. Летите из Симферополя. У меня подкашиваются ноги. Я протягиваю ей Ваню, показываю направление на операцию, и спрашиваю: что нам делать? Ну, вот он – ребёнок. Вот – бумажечка, видите, тут написано. Вот что? Нам? Делать?
И она сделала. Оказывается, прямо сейчас в Керчи – представитель авиакомпании, он как раз приехал. Наверное, чтобы дать хорошего пинка нашим заправщикам. Она ему позвонит. Через час прилетает машина, в ней – Джамал. Ещё один мой любимый человек. Повторяются пляски с ребёнком, направлением, с ломанием рук. И знаете, что он делает? Знаете, что? Он оставил самолёт, набитый пассажирами, ночевать в Кутаиси, чтобы завтра он всё-таки сел в Керчи. Он взял и сделал это. Джамал даёт нам машину, которая везёт нас домой. Записывает наши телефоны и говорит, чтобы мы не волновались: завтра за нами приедут, он посадит нас к себе в бизнес-класс, и он гарантирует нам завтра посадку в Киеве. Нас везут домой. Ваньке чуть легче. Может, оттого, что я начинаю успокаиваться. Мы впервые немножечко спим.
Самолёт оказался очень маленьким, зато там можно было выйти в хвост, где лежат чемоданы, и курить сколько влезет. Сперва пассажиры очень сильно ругали Джамала, по-грузински и очень эмоционально. Но он им чего-то сказал, и они успокоились. На нас поглядывали с любопытством и жалостью. Я положила Ваньку на стол перед собой, и всё время смотрела на него. А ещё думала: вот если ему сейчас станет хуже, я смогу только смотреть. В самолёте нет стоп-крана, отсюда не выскочишь на ближайшей станции, не вызовешь врача… Джамал кормил нас жареной курицей, совал нам конфеты, а мы сидели и смотрели на Ваньку.
Приземлились в восемь вечера. Едем к знакомым ночевать, утром – в кардиоцентр. Доктор Стогова смотрит Ваньку на УЗИ. Поворачивается ко мне и очень строго спрашивает: «Почему вы привезли ребёнка так поздно?». Я не понимаю, мы ведь сразу прилетели. Оказывается, она говорит о том, что Ваню надо было везти в Киев сразу после рождения, а не в возрасте два с половиной месяца. Я объясняю, что порок проморгали, что выявили его случайно, но она мне, кажется, не верит.
Операция послезавтра! В восемь утра вас заберут. Утром не кормить, вечером – искупать. Идите в отделение. В палате рябит в глазах: столько людей – как же разместиться? Где мне сесть? И дети все разные – вон, мальчик какой большой, лет двенадцать. Находится добрая душа, которая отводит меня к свободной кровати. Знакомимся. Всё остальное - как в тумане. Помню священника: он подходил к другим девочкам, и тихонько беседовал с ними. Я помню, как боялась этого священника – мне казалось, что если он подойдёт ко мне и заговорит о смирении, или о чём-то подобном, я закричу. И уже не смогу остановиться. Для меня это было бы уже слишком.
К вечеру, накануне операции, на меня находит жуткая безнадёга. Я реву над Ванькой, не переставая. Надо его искупать – а я не могу! Не могу! Мне почему-то лезут в голову мысли о том, что перед смертью надо помыться и надеть чистое исподнее. Господи, какое исподнее, что я несу? Какая смерть? Выхожу в коридор, беспомощно толкусь с Ванюшей возле душевой. Какая-то девочка подходит ко мне: тебе нужно в туалет? Тебе помочь? Цепляюсь за эту фразу. Да! Мне очень нужна помощь! Мне надо искупать ребёнка! Девочку зовут Вера, и она никак не ожидает, что её об этом попросят. Мы вместе идём в душевую, я бессильно приваливаюсь к стенке, Вера наливает воду в ванночку. Мы вместе моем Ваньку. У меня руки, как варёные макаронины, я боюсь его уронить. Ночью, когда уже все спят, тихонько выхожу в коридор. На крыше – огонёк сигареты. Подхожу. Наталья Ивановна. Прошу закурить – и мы сидим вдвоём. Я тихонько говорю: я боюсь. Она мне отвечает: я знаю.

[Мурзик]

Утро. Ваня просыпается рано. Кормить нельзя, поэтому мы выходим с ним в коридор и ходим, ходим, ходим. Приезжает Слава. Уже восемь, за нами никто не приходит. Вечером мы беседовали с анестезиологом, но с хирургом ещё не встречались. Обещают, что оперировать будет сам Емец, Слава верит ему, как Богу – он успел прочитать о нём много хорошего. Наконец, за нами пришли. Спускаемся вниз, я крепко держу Ваньку и думаю: сейчас я его отдам. Сама. Вот этими руками я сама отдам Ваню в операционную. Я его отдам. Иду и боюсь: а вдруг, всё-таки, не отдам? Ну не смогу я, это слишком, зачем вы меня заставляете это делать, не смогу - не смогу - не смогу. У дверей останавливаемся, я целую Ваньке нос, щёки, лоб, - всё, что только можно, протягиваю Славе. Тот смотрит на меня с осуждением: он не хочет прощаться с Ванькой так, будто это – в последний раз. Я отдаю ребёнка. И мы идём ждать.
Уже после того, как забрали Ваню, с нами встретился Илья Николаевич. Он рассказал о пороке, о предстоящей операции, и о риске. Он не жонглирует словами, всегда говорит всё, как есть. Он – самый лучший на свете человек.
И вот мы ждём. Сидеть в холле – хуже некуда. Прямо рядышком – кабинеты врачей, там – большая толпа родителей, которые только что приехали в центр. На нас смотрят… Знаете, такая смесь жалости и отчаянной надежды, что вот им, может быть, никогда не придётся вот так сидеть. Что всё обойдётся.
Ждём. Слава что-то говорит. Я цепляюсь за его слова, потому что внутри у меня уже растёт безумие. Я не верю Славе, не верю Емцу, не верю Господу Богу. Я сижу и думаю, как мы будем везти мёртвого ребёнка из Киева в Керчь, и разрешат ли нам раскопать могилу Никиты, чтобы похоронить детей вместе. Я уже всё.
Слава сидит и объясняет мне, что там, в операционной, врачи делают свою работу. Но этого – мало, потому что Ванька сейчас где-то там. И из этого где-то тама он может как вернуться, так и послать всё к такой-то матери. И куда-нибудь улететь. Я внутренне соглашаюсь с этим: возвращаться к мамочке, которая размышляет, как тебя хоронить, - удовольствие сомнительное. Слава продолжает объяснять. Он говорит, что мы должны надеяться, ждать и очень-очень верить. Что мы должны так сильно его хотеть, чтобы он как можно скорее вернулся к нам. Чтобы он знал: здесь его любят, ждут, и всё будет хорошо. Я начинаю приходить в норму. Начинаю цепляться за какие-то бытовые вещи. Куда мы повезём Ваню следующим летом? На Чёрное или на Азовское? А что мы ему подарим на День рожденья в годик? А давай лодочку! Я за эту лодочку уцепилась, как не знаю за что. Сидела и видела её: такая маленькая, смешная. А Слава со всем соглашался: можно и на Азовское, можно и лодочку. Так мы и просидели почти шесть часов.
Идут. Илья Николаевич вышел из операционной, посмотрел на нас, и головой мотнул: поднимемся в кабинет. Подходим к лестнице, а у меня ноги не идут. Я повисла на перилах и на Славе, потом, всё-таки, пошла. Заходим, садимся. Илья Николаевич говорит, что операция прошла хорошо, что послеоперационный период может быть сложным, но если всё пойдёт как надо – у Вани будет абсолютно здоровое сердце. Выдох. Я понимаю, что всё это время, в кабинете, я не дышала. Что-то говорим, благодарим, выходим на улицу: это было второе рождение для всех нас.
Потом пошли часы ожидания и хорошие новости! Начал поддыхивать! Писает! Ест!
Ванька – большой молодец, он делал всё как надо, просто чудо какое-то. Наш папа уже не живёт у знакомых, он спит в больнице. Он даёт немножко денег нянечке с другого этажа, и она разрешает ему спать в коридоре на каталке. По ночам Слава приходит и немного носит Ваньку. Я могу час поспать. Наконец, день выписки. Фотографируемся с врачами, я обнимаю Наталью Ивановну, которую успела полюбить всем сердцем.
Звоним в аэропорт. Билеты? Какие билеты, вы с ума сошли? В Новобогдановке – взрывы, все разлюбили путешествовать поездом, все летят. Билетов нет, и не будет. Что делать? На поезде в августе с послеоперационным ребёнком? Звоним Джамалу. Джамал хватается за голову: некоторые авиаперевозчики уже продают стоячие места, где мы раньше были? Перезванивает: нашёл вам два места, у конкурентов, приезжайте. Едем в аэропорт, я бросаюсь Джамалу на шею, показываю Ваньку, он нам показывает билеты. Летим! Прилетаем в Симферополь ночью. Звоню своему любимому Ивановскому. Сергей Владимирович уже дома, но он сейчас позвонит в больницу. Езжай в отделение, устраивайся, тебя пустят.
Утром бросаюсь на шею Ивановскому. У него – улыбка до ушей, думаю, он до конца не верил в успех нашего предприятия. Лежим в отделении до первого сентября. Начинаем есть. Ванька родился с весом 3.150, перед операцией в возрасте два с половиной месяца он весил 2.700, в Симферополе мы перешагнули чудесный рубеж в четыре кило! Выписывали нас всем отделением. И мы приехали домой. И дальше было только хорошее.

[Мурзик]

P.S.: Спасибо Ирис за то, что столько времени пинала меня и просила написать нашу историю.
Ирк, теперь мне и правда немного легче. Ты была права.

[Polinka]

Какие же вы умнички!!! Читала и рыдала и на затылке волосы до сих пор шевеляться! У меня даже слов не хватает, чтобы сказать тебе какая ты молодчинка! Пусть Ванюшка растет здоровеньким, а ваша любовь и единение душ остаются такими же завораживающими! Будьте счастливы!!!

[Ivana]

Мурзик, читаю и реву!

[Adina]

Вы не просто Супер-МАМА с самой большой буквы, а еще и Супер-Рассказчик. Написано так, как будто специально для нас и про нас. Спасибо за рассказ. Здоровья Вашему Ванюше! Счастье у него уже есть. Родиться у таких родителей - самое большое счастье.

[elfa]

читала в 2 подхода и се равно залила слезами весь ноут. Мурзик... нет слов... что-то за последние пару дней на меня опять накатило все это... сейчас уже не верится, что мы пережили все это...

[Мурзик]

Спасибо за добрые слова!
Думаю, я должна кое-что пояснить. Некоторые девочки уже читали нашу историю и помнят, что она была написана немного по-другому. Там было меньше чувств, я думаю. Но вот прошло почти два года - а я по-прежнему помню все эти чувства. Мы были не готовы ко всему, на нас диагноз обрушился так быстро, что не получилось ни подготовиться, ни разобраться.
Именно поэтому я считаю, что наш форум - важен и нужен. Он помогает новичкам разобраться со страхами, с эмоциями, понять, что они - не одиноки, и научиться бороться. Не сидеть в отупении под операционной, как когда-то я, а сцепить зубы и, чёрт побери, бороться за своего ребёнка.
Это - самое главное. Мы здесь именно для этого.

[Светлана_М]

Сижу на работе читаю и плачу,Лен ты умничка, а еще ты супер позитивный человек,низкий поклон тебе! Спасибо! мне эти рассказы очень помогают держать голову!
Ванюшка самый замечательный пухляш!

[Юльчик]

Леночка,читаю и,конечно же,реву,реву и еще раз реву.Вы молодцы,сильные и очень любящие родители,поэтому все сложилось супер.Ну не мог Ванька покинуть таких безумно любящих папу и маму.

[Катена]

Хоть и видела Ванечку на фотографиях много раз, и читала какой он карапуз замечательный, от слез удержаться вcе равно не смогла...
И еще хочу сказать, что к такой МАМЕ Ванька просто не мог не вернуться

[Yevgeniya]

Леночка, Вы молодец, спасибо за рассказ. Ванька красавчик и умничка. Все будет хорошо - по-другому и быть не может с такими замечательными родителями. Спасибо за оптимизм, который Вы в нас вселяете.

[Алексей]

Привет всем.
Лена , у меня нет слов. Я приклоняюсь перед ВАМИ.
Удачи вашей семье.@@@@@@@@@@@@@@@@@@@
Пережив такое, отношеник к жизненным ценностям меняеться на 180 градусов. Вы согласны?

[Svetlanka]

Мурзя, как и все плакала, да нет, не плакала, рыдала! Какая ты умничка, ты очень сильная! Ванюшка - золотко! Чмок чмок вас всех!

[Мурзик]

Так, хватит уже рыдать!
Девочки, спасибо за добрые слова. Давайте все пойдём в тему "Подержим кулачки", у нас же там Адиночка по-прежнему нуждается в наших молитвах.

[Otash]

Дорогая Лена, читала вашу историю и вспоминала нашу, я наверное тоже как-нибудь напишу о ней. Да вы попытались рассказать нам что вы переживали, но естественно, это лишь та мизерная часть ваших чувств и переживаний которые вы согли описать словами, на самом же деле на сколько я знаю человек, в нашей общей для форумчан ситуации, переноситься в какое-то другое измерение и живет другой жизнью. Вы молодцы, пусть ангел хранитель всегда бережет вашего сына и вас.

[Iris]

Ленк, рыдала и смеялась через слезы))) Просто без слов...