И все-таки я решилась написать немного о нас. Опции

[madisok]

Спустя 7 лет после операции мы встретились с нашим кардиохирургом Ильиным В.Н..
В отличие от многих врачей он не был очень оптимистичен и рекомендовал никогда не забывать о том, что и какую операцию перенес ребенок. Да разве такое забудешь? Сколько людей, сколько разных событий легло где-то глубоко в подсознании, но то время я, наверное, смогла бы воспроизвести по минутам и сейчас.
Все началось гораздо раньше, чем нам поставили диагноз из трех букв. Произнесли их и как будто разделили нашу жизнь на «до и после».
А началось все еще в родильном отделении, когда мне показали его. Родились мы в 39 недель, 8-9 по Апгар, но вместо ожидаемой радости я лежала и думала о том, что ведь это теперь навсегда, чтобы не случилось, я за него отвечаю и этот маленький человек полностью от меня зависит. И эта ответственность как-то пришибла, как-то не позволила радоваться и кричать на весь мир, что у меня родился Сын!
На вторые сутки нам стало очень плохо, но, тем не менее на 7-е сутки были отправлены домой со словами, что как лиса выхаживает своего детеныша в норе, так же и я должна вылизывать свое сокровище. Но я не хотела быть «лисой» ( все это придет гораздо позже, позже я научусь с этим жить, позже с невероятной силой взыграет материнский инстинкт), а тогда мне хотелось розовощекого пупса. Заведующая детским отделением почему-то вышла нас проводить и как - то грустно смотрела нам вслед. Спустя несколько дней она позвонит нам, чтобы узнать, как чувствует себя ребенок. Этот звонок очень насторожит мою свекровь, но все было неплохо и ничто не предвещало большой беды. О пороке сердца мы еще и не догадывались.
В месяц и девять дней я попросила мужа привезти домой педиатра, несмотря на то, что мы были у нее на приеме в месяц. Все… Начинаются круги ада. Больница, реанимация, порок сердца, застойная пневмония, высокая легочная гипертензия. Шансов никаких. В этот момент мне хотелось умереть. И умирать было нельзя, т.к. надо было вытаскивать Димку.
Я ревела над Димкой несколько дней и ночей в одноместной палате до потолка обложенной белым кафелем. Мне до сих пор стыдно за те дни. Кого или что я оплакивала? Свою молодость, несбывшиеся мечты? Что в тот момент было сильнее? Жалость к себе или боль матери? Немалую роль в том моем безумном состоянии сыграл и мед.персонал больницы . Каждый, начиная с санитарки, считал своим долгом покудахтать на тему « такие славная родители и такой тяжелый ребенок», « ой, да за что же им такое», « за какие же грехи» , « вот у нас один с пороком и пневмонией лежал-лежал, кололи-кололи, так и умер» и заканчивали все традиционным « молодые – еще родите». Я так и не научилась посылать таких сочувствующих куда подальше, но со временем смогла просто на многое не обращать внимания, т.к. людская глупость не имеет границ.
В этой больнице мы провели много времени. Мы не могли ничего изменить, но мы знали, что каждый день, прожитый без операции, неизменно подводит нас к концу. На все мольбы, денежные предложения к зав.отделения ,ответ был один : жизнь не купишь.
И вот он - его Величество случай.
Кое-как погасив пневмонию мы попадаем в МОНИКИ, где перед самой выпиской один из кардиохирургов дает нам телефон Ильина .Мы попадаем на прем к Фолько Г.М. Но вот незадача, пока мы лежали МОНИКИ, опять разыгралась пневмония. Мы снова в больнице. Потом на прием в Бакулева - повышенные показатели некоторых анализов. Пока мы все пересдавали, снова заболели, чтобы не довести до пневмонии, сразу же капаем иммуноглобулин и антибиотики. Наконец попадаем в отделение Бакулевки. Но в тот месяц было очень много детей. Пока зондирование, пока до нас дело дошло, мы уже опять с температурой. Снова пролетаем с операцией и ложимся в больницу. А время неумолимо идет…
И снова его Величество случай.
Спустя две недели после выздоровления попадаем на прием к Астаховой В.В. Она отправляет нас на личную консультацию к Ильину. Переломный и главный момент в нашей жизни. После некоторых сомнений и, предупредив нас о высоком риске летального исхода, Владимир Николаевич делает нам вспомогательную операцию. Все. Картинка сложилась.
Через пять месяцев нас было не узнать. Мы приехали на радикальную операцию с щечками, с зубиком, улыбухи, ползали и ходили за ручку. Нам было один год и месяц.
Зондирование, МРТ, операция. Страшный момент, когда Малиновский, ассистировавший В.Н., спустя 6 часов после начала операции, вышел из лифта. Посмотрел на нас с мужем, снял с головы мокрую от пота мед. шапочку и попросил нас зайти через 10 минут, а в кабинет пригласил женщину, сидевшую рядом с нами. Мне удалось за эти минуты не сойти с ума. Еще через час мы разговаривали с Владимиром Николаевичем.

Нам уже 8 лет. 8 лет счастья.